06 Янв Арест мужа первой учительницы

Брат сказал, что уже нужно записываться в школу. Где-то в конце августа 1924 года я и мой друг Ефим отправились в село Козловичи-вторые (это в двух километрах от нашего хутора). На крыльце школы нас встретила моя будущая учительница Анна Владимировна Козлова-Лисовская. Спросила фамилию. Мой друг своей фамилии не знал. Я назвал её – Шинкарёв. Первый класс был большим – человек за сорок. Почти все мальчики, девочек мало. Учительница мне понравилась. Я не помню случая, чтобы она кричала на детей – в этом не было необходимости. Её слушались все.

Школа была двухкомплектная – одна учи-тельница вела два класса (1-й и 2-й), учитель, он же и директор школы, также 2-й и 4-й. Каждый из них доводил своих учеников до выпуска. Учился я ровно, любил и школу и учёбу. Старался быть дисциплинированным, не опаздывать, вовремя делать уроки, быть активным. Меня по этой причине часто ставили в пример. Не помню случая, чтобы было неинтересно или одолевала лень. Родня подбадривала: учись, будешь учителем, как Никита Фёдорович (муж моей сестры Прасковьи). О других профессиях на селе и не мечтали. Правда, один раз отец, задумавшись, ляпнул: “Вот если бы старые времена, выучиться бы тебе на батюшку… Вечная и непыльная работа! А теперь что? Не в почёте у них церковники, больше – люди из ОГПУ”.

Экзамены сдавали по-старому – в одну из школ сельсовета приезжал инспектор из Орши или из Витебска. Каждый учитель привозил туда своих детей. Ехали на подводах, мобилизованных для этой цели. Писали диктанты, изложение, решали задачки. Всё письменно – устных экзаменов в ту пору не было. В конце получали справки, написанные от руки, с печатью сельсовета и характеристики от учителя, заверенные печатью. У меня, кроме всего, было написано, что выпускник начальной школы не сделал за четыре года учёбы ни одной грамматической ошибки. Жаль, что эта характеристика не сохранилась. Их всех сдали при поступлении в пятый класс уже в Яковлевичскую семилетку.

Вскоре был арестован и муж моей учительницы, работавший инспектором райфинотдела. Точный год ареста в памяти не удержался, но эту жуткую картину, когда из живого человека на глазах соседей делали кровавую мумию, запомнил на всю жизнь! С самого раннего утра, почти ночью, через село несколько раз проехал грузовик с закрытой будкой в кузове.

Автомобиль в те времена, да ещё в таком глухом месте, был для всех новинкой, и многие жители при звуках мотора повыскакивали на улицу. Я тоже услышал натужный рёв и выскочил посмотреть на это механическое чудо. В кабине два человека – шофёр и кто-то в гимнастёрке и фуражке. Потом люди говорили, что видели других в будке. Те прятались за брезентовой тряпкой, но она колыхалась во время езды по нашим знаменитым колдобинам и приоткрывала лица «борцов с внутренними врагами». Всем стало ясно, что эти посланцы ада искали дом новой жертвы. От наших соседей слышал слова – „…снова арестовывать…, что это за власть – убивать по ночам своих?“

Люди, поняв опасность, попрятались по домам, но продолжали наблюдать через окна. Когда грузовик остановился возле их хаты, из кузова посыпались вооружённые люди с винтовками наперевес – человек восемь или десять. Они, как черти, перепрыгнули через забор и стали цепью вокруг. Несколько заскочило внутрь. Оттуда раздались истошные крики и вопли! Мои волосы и кожа первый раз в жизни встали дыбом! Главный, до поры сидевший в кабине, важно вышел из неё и, не глядя по сторонам, с револьвером в руке пошёл к сеням.

Оттуда прямо на ступеньки выкатился муж моей любимой учительницы. Со связанными за спиной руками он грохнулся головой о камень и остался лежать. Лицо, рубаха, руки его были в крови. Мелькнула мысль – когда же эти смогли избить его до такой степени? Из сеней, из окон, через печную трубу рвался на волю, к людям истошный женский крик. Солдаты никого не выпускали из дома. Старший махнул револьвером – к избитому, который уже начал дико ворочать окровавленными глазами, подскочили двое, схватили под руки и потащили в будку. Подняли, посадили на борт и сильно швырнули внутрь, в темноту. Внезапную тишину пронзил тот же женский крик, переходящий то в сип умирающего, то опять взмывавший к начавшему светлеть небу… Чекисты спешили, впереди было много работы…

Это было начало! И теперь, кто бы мне ни говорил, что советская власть вела ожесточённую борьбу против всяких многочисленных настоящих врагов и внутри и снаружи, отвечу прямо: это было наибольшее преступление – уничтожать миллионы своих безвинных людей только за то, что они не подходили полностью под постоянно менявшиеся мерки так называемой народной власти?!

Главным стержнем, скреплявшим намертво ряды ЧК, было чувство общего цеха, повязанность невинной кровью и ещё то, что отсутствие найденных врагов в течение недели или, не дай Бог, месяца, сразу же безо всяких обиняков ставилось в вину и конкретному оперработнику, и всему райотделу, а это было чревато! Могли и расстрелять самих! К сожалению, сейчас вновь и вновь раздаются голоса с тоской о Сталине, голоса тех, кто кровно или духовно повязан с тем временем! Камо грядеши?*
– Куда идём? А не зашли ли уже?

Фрагмент из книги воспоминаний  Василия Ковалева “День первый – день седьмый” – уроженца хутора Зелёный Гай близ села Козловичи Оршанского района

Фото носит иллюстративный характер