
26 Окт «При каждом желании присесть — удар, удар…». Архивист восстановил 1874 имени жертв репрессий в Орше
Мартын, Ефрем, Никифор, Вольф. Мария, Людвига, Павлина, Урсула. Колхозник, машинист, главный бухгалтер, лесной сторож. Белорус, литовец, русский, поляк. Неграмотный, с неоконченным начальным образованием, с высшим. Осужден за антисоветскую пропаганду, шпионаж, связь с немецкой разведкой или за контрреволюцию. Это случайный срез из тех 1874 человек, кого расстреляли в Орше в годы сталинских репрессий.
Архивист говорит, что не выбирал Оршу для исследования специально. Там не расстреливали его родственников (а среди предков Дмитрия были жертвы репрессий), с этим городом не связаны научные интересы Дмитрия. Просто он тестировал в интернете Единую систему поиска репрессированных. Оршу же выбрал как одно из известных мест расстрелов. Еще в 1980-х во время строительства железной дороги у деревни Андреевщина в урочище Кобыляцкая гора нашли останки более 50 тел. Спецкомиссия впервые в Беларуси признала их жертвами сталинских репрессий — раньше, чем были исследованы Куропаты.
— Казалось, в райцентре жертв не будет много. Но счет пошел сначала на десятки, потом на сотни. В итоге, 1874 «досье», приговоренных к высшей мере наказания и расстрелянных здесь.

Теперь здание иезуитского коллегиума, которое долго было тюрьмой, — культурный центр Орши… Фото: Дмитрий ДРОЗД

…Но своды коридоров напоминают темные страницы истории здания. Фото: Дмитрий ДРОЗД
Сложно сказать, сколько эти 1874 судьбы составляют от общего числа захороненных на Кобыляцкой горе, а еще в местном Харьковском лесу. Данные у Дмитрия неполные. В Национальном архиве есть самая большая на сегодня база данных «Сведения о необоснованно репрессированных гражданах Белоруссии» с карточками 180 тысяч реабилитированных граждан. Но доступ к ней получить сложно. Зато в интернете выложены данные о 59 тысячах реабилитированных репрессированных в БССР — так называемая «Картатэка Сталіна». По ней и шла работа. Кроме того, почти не отражены в доступных списках раскулаченные и высланные крестьяне (около 300 тысяч). Их дела проходили не в судах, а в административном порядке.
По данным «Картатэкі…», Дмитрий установил, что у Орши в 1937 — 1938 годах третье место по исполнению приговоров в БССР. Больше расстреливали в годы Большого террора только в Минске (4939) и Витебске (1346). Были месяцы, когда число расстрелов в Орше (а тут расстреляны не только местные жители, но и приговоренные к смерти в Минской области) зашкаливало.
— Например, 10 и 11 ноября 1937 года расстреляли 166 и 60 человек, соответственно, 26-го — 162. Итоги кровавого декабря: 17-го — 114, 20-го — 111, 21-го — 151. Январь 1938-го: 16-го — 101, 19-го — 153, 27-го — 104. Все они спустя десятилетия были реабилитированы, — говорит архивист.
УБИЙСТВО СЕМЬИ АШКЕРОВ
Из самых впечатляющих оршанских досье Дмитрий Дрозд называет дела уничтоженной меньше чем за год семьи Ашкер из деревни Малые Жаберичи Крупского района.
— 22 марта 1937-го арестовали 25-летнего заводского кладовщика Григория Ашкера, 24 августа — его брата Михаила, бухгалтера сельпо, и отца-колхозника Самуила Семеновича. 7 октября — мать семейства Софью Ермолаевну с незамужней 30-летней дочерью Надеждой. А уже 20 октября (через 13 дней после задержания женщин) комиссия НКВД СССР и прокурор СССР приговорили Григория, Михаила, Самуила и Надежду к высшей мере наказания за шпионаж в пользу польской разведки. Через два дня «тройка» добавила в расстрельный список имя Софьи Ермолаевны, — ведет печальную хронологию Дрозд.

Это дело рассматривалось месяц с небольшим. Фото: Дмитрий ДРОЗД
Расстреляли Ашкеров еще с двумя десятками жителей Малых Жаберичей 10 ноября 1937 года в оршанской тюрьме. А 14 ноября в Москве арестовали еще и их старшего, 36-летнего сына Георгия. В марте 1938-го его приговорили к расстрелу «за участие в контрреволюционной организации, готовящей акты против руководства партии». Правда, расстреляли еще 28 февраля на печально известном Бутовском полигоне. Через 20 лет всех членов семьи реабилитировали.
Это не единственный случай, когда люди попадали в руки НКВД семьями. Причем нередко следствие и суд занимали считаные дни. Ведь тогда у сотрудников органов были так называемые лимиты: от их выполнения зависела оценка эффективности их работы, в том числе материальная. Среди шокирующих случаев Дмитрий Дрозд называет расстрелы 11 ноября 1937-го. В этот день расстреляли двух братьев Ивашиных, трех братьев Нарейко, а также двух братьев Мелешкевичей. И Нарейко, и Мелешкевичей арестовали 24 сентября, осудили их 1 ноября, а через 10 дней — расстрел. А, например, Петра Вишневского арестовали 25 июля, приговорили к высшей мере 14-го, а 21 августа его расстреляли — всего 27 дней.
Удивляло архивиста, и когда к высшей мере приговаривали стариков — 19 и 22 ноября как польские шпионы расстреляны 72-летний Доминик Воротницкий и его дети Виктория и Антон.

После приговора выяснилось, что осужденный немощен. Фото: Дмитрий ДРОЗД
— Кстати, замечает Дмитрий, — в открытом списке из более чем 59 000 репрессированных в БССР я насчитал около 40 человек, родившихся в 1850 году и ранее. Если же снизить возрастную планку на 10 лет, то только родившихся в одном 1860 году насчитывается 100 человек, в 1870-м — уже 440. Но это цифры снова без учета раскулаченных и сосланных в административном порядке в архангельские и свердловские леса — десятков тысяч белорусов. Смертность на Севере была высокая, и этих людей нет в статистике жертв: сложно сказать, была ли их смерть результатом пыток, о которых хватает свидетельств, или это результат тяжелых условий.
«ЗДЕСЬ ПОБУДЕШЬ — НЕ ЗАМЕТИШЬ, КАК ШПИОНОМ СТАНЕШЬ»
Дмитрий Дрозд приводит в книге два документа о духе эпохи Большого террора в Орше. Один из них — доклад инспектора Управления мест заключения при НКВД БССР Баранова после посещения местного исправительного дома в 1926 году (в здании бывшего коллегиума иезуитов — теперь там культурный центр). Документ позволяет представить ситуацию в Орше и десятилетие спустя.
— «Исправдом в отношении заключенных рассчитан на 72 человека, на 31.12.1925 состояло 542; следственных — 100, срочных — 439 и пересыльных — 3», — зачитывает Дмитрий Дрозд и продолжает: — Согласно Баранову, двухэтажное здание требовало ремонта: «сырые стены, частично сгнившие рамы, отсутствие форточек, отсутствуют благоустроенные клозеты». Инспектор отметил, что в каждой камере нар хватало лишь на треть заключенных — остальные спали на полу без белья или матраса.
В исправдоме не хватало дезинфекции камер и туалетов, люди страдали от тесноты, грязи, вшей и клопов. Вместе жили осужденные по разным статьям, заключенные до 16 лет и взрослые. Баранов даже рекомендовал заполнять карцер только в исключительных случаях. Из отчета мы знаем, что заключенным полагалось полфунта хлеба, два раз в сутки горячая пища, а утром — кипяток. Больным отводилось доппитание: белый хлеб, молоко, сахар и чай.

Залман Шифрин незадолго до ареста (слева) с товарищем и спустя 10 лет, в день освобождения из лагеря. Фото: Бессмертный барак
1938-й в оршанской тюрьме описан в воспоминаниях Залмана Шифрина, отца известного российского артиста Ефима Шифрина. Он прошел через эти стены в 28 лет. Залман Шмуилович вспоминал, что тюрьма после подвалов НКВД казалась раем, ведь там не было допросов и пыток.
«Утром и вечером водили в туалет и на полчаса, покамерно, на прогулку. Один раз в неделю водили в баню с дезинфекцией одежды. В одних камерах были нары, в других — я как раз оказался в такой — стояли железные, по две вместе, кровати, а на них поперек — доски, их называли «интернатки». На таких нарах-«интернатках» лежало по пять человек, пять же человек располагались под кроватями. У входа стояла параша… Вновь прибывшие начинали, как правило, свой путь от параши, но лечивший меня когда-то доктор уха, горла, носа Алехнович узнал меня и взял к себе в «пятерку» на кровать».
Кормили заключенных так: «Утром приносили суточную норму — спичечную коробку сахара, 600 грамм хлеба и чай. Днем — баланда с мясными отходами, а вечером — чай. Передачи, кроме папирос, запрещались, и то у них обрезались мундштуки. Днем разрешалось негромко разговаривать. Игры были запрещены, но мы из хлеба и кирпича делали фигурки и играли в шахматы. При обысках их отбирали, и опять приходилось выделять хлеб на изготовление новых шахмат». Интересен и состав заключенных. В одной камере с Шифриным были бывший секретарь райкома партии, работник райисполкома, тюремный врач, летчик, бухгалтер.
Но Залмана Шифрина с группой арестантов снова перевели снова в оршанское НКВД. Он попал в душную камеру на несколько шагов в длину и ширину, где стояла дикая духота и почти не было света: «Здесь же в камерах и кормят, тут же и оправляются… Как оказалось, на прогулку и в туалет не водят, задыхаемся от вони, да еще подтапливают, гады, печь, чтобы создать нетерпимую обстановку. Часто вспоминаю, как встретили меня: «Ну вот, еще один шпион». Я возмутился тогда, какой, мол, я шпион? А мне отвечают: «Здесь побудешь, сам не заметишь, как и шпионом станешь. Здесь все шпионы»…»
— Допросы проводились в оршанском НКВД по ночам — с 20 часов до 5 утра. Большинство обвиняемых, доверившись обещаниям следователей сохранить им жизнь, подписывали обвинения, втягивая с собой всех своих знакомых и коллег. Кто не попадался в такие ловушки, подвергался пыткам, — рассказывает Дмитрий.
В камерах слышали крики истязаемых и ругань охраны НКВД из подвалов — следователи били арестантов редко. Имелась там и камера-душегубка — как-то ночью из-за жары там умерло 6 человек. Дмитрий Дрозд замечает, что в документах такие смерти наверняка проходили как естественные.
Да и в принципе само содержание в темной подвальной камере без воды, туалета иначе как пыткой не назовешь. «В другой раз, заставив надеть шубу, в августе-то месяце, принуждали в ней делать более сотни поклонов и приседаний, да еще с грузом в руках, — вспоминал Залман Шифрин. — Били кулаками, ногами, били нагайками, обливали терявших сознание людей водой, заставляли сутками стоять, не шевелясь, при каждом желании присесть — удар, удар…» А следователи могли сначала предложить папиросу, а потом сильно ударить по руке.
— Стойкость Залмана Шифрина на допросах, несмотря на все оговоры сломленных товарищей, позволила ему выжить. Решением «тройки» его отправили в 10-летнюю ссылку, — рассказывает Дмитрий Дрозд.
В принципе, о ситуации в белорусских тюрьмах в годы репрессий, говорит архивист, известно немало. Однако документы тех лет, несмотря на многие раскрытые факты, могут шокировать.
— После завершения всех массовых операций НКВД («кулацкой», «польской», «немецкой» и других) вышло постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 года «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», — рассказывает Дмитрий Дрозд. — Это была своеобразная «оттепель» после 15 месяцев жесточайших репрессий, где говорилось в том числе об упрощенном ведении следствия и суда», а в работе органов НКВД и прокуратуры – о «крупнейших недостатках и извращениях» (читай о допущенных перегибах). Но тогда же из БССР Сталину направили доклад «О недостатках и извращениях в работе органов НКВД БССР, вскрытых в связи с проверкой кадров».
Дмитрий приводит данные из доклада помощника наркома НКВД БССР старшего лейтенанта госбезопасности Михаила Стояновского.
— Он сообщал, что в республике имелось 2800 арестованных, «с которыми надо расхлебываться», из которых 1200 сидели от 9 месяцев до 2 лет. Волновался чиновник за то, что этих обвиненных «во вредительстве, шпионаже и терроре» людей теперь, во-первых, тяжело оформить. А во-вторых, «все 1200 — битые, да битые до потери сознания, с отливкой водой и охлаждением на морозе, и наоборот, — с отливкой водой, да в «парилку». Это даст большую трещину в авторитете наших органов. Ибо ни один арестованный, ни один обвиняемый, который прошел эту школу наших оперативных групп, в свое время молчавший об этом теперь молчать не будет…»
В том же документе есть статистика тюремной смертности в годы репрессий. Например, в гомельской тюрьме от той самой «парилки» за 9 месяцев 1937 года «умерли по неполному учету 150 человек, в большинстве следственно-заключенные, виновность которых еще не была доказана». Примерно за то же время в витебской тюрьме умерло 132 человека, в слуцкой — 46, в бобруйской — 42.
— Единственным комментарием к подобной статистике, может быть то, что сам Стояновский был арестован 3 января 1939-го, осужден 11 апреля того же года Военным трибуналом войск НКВД Белорусского округа и расстрелян, — говорит Дмитрий Дрозд.

Провалы в земле Кобыляк — места захоронения жертв массовых репрессий в Орше. Фото: Дмитрий ДРОЗД
ПАМЯТЬ
На Кобыляцкой горе в свое время активисты установили кресты и таблички, отмечает Игорь Станкевич, потомок расстрелянных в Орше. Он с другими активистами долго вел переписку с местным райисполкомом о появлении в городе места памяти репрессированных тут людей. А недавно Оршанский райисполком установил памятную доску на памятном кобыляцком камне. Правда, от предложения активистов написать на ней «памяці ахвяр палітычных рэпрэсій» на белорусском, русском, польском и иврите отказались. Надпись гласит, что здесь — «место памяти и скорби», а польский язык заменили английским. А прежде исполком дал распоряжение коммунальникам навести порядок вокруг мемориала. Разработан и православный патриотический маршрут, который пройдет и через Кобыляки.
СПРАВКА «КП»
С согласия Сталина в ночь с 29 на 30 октября 1937-го расстреляли 132 белорусских писателя и интеллигента. В последние годы эти даты стали для современников символическими днями памяти жертв сталинского террора. Так, в 2018-м пройдут экскурсия поэта Виктора Жибуля по местам, связанным с репрессированными писателями в Минске, вечер спасенных литературных шедевров в Музее Бровки. Также по Беларуси с лекциями теперь ездит проект «(Не)расстраляная паэзія» — в его рамках теперь в интернете собирают деньги на книгу о репрессированных авторах. В прошлом году, к 80-летию расстрела 132 белорусских интеллигентов в ночь с 29 на 30 октября 1937 года, наши известнейшие музыканты записали проект и провели его презентацию в Минске.
ЦИФРА
Исследователь сталинских репрессий Виктор Земсков называет точное число приговоренных к расстрелу по всему СССР в 1937 — 1938 годах: 681 692 человека.