24 Май Дубровенское дело. «Я на это беззаконие никогда никого не ориентировал…»
С осени 1937 г. судебные процессы в сельском хозяйстве были продолжены. Однако ситуация по сравнению с первой половиной 1937 г. сильно изменилась. Фактически в этих процессах сплелось несколько линий: обвиняемые были те же, что и в Лепельском деле и аналогичных ему, инкриминировалось им примерно то же: переобложение налогами и незаконные конфискации вплоть до полного разорения крестьян, избиения и истязания последних и т. д., но квалифицировалось это уже иначе – как работа по заданию вредителей, изменников и польских шпионов с целью срыва организационно-хозяйственного укрепления колхозов, озлобления колхозного и единоличного крестьянства против советской власти.
В роли основных жертв произвола предстали уже не единоличники, а колхозники. В качестве «нового» обвинения руководителей звучало также ненаделение их приусадебными участками в соответствии с постановлением от 2 августа 1937 г. Также фигурировало невыполнение постановления ЦК ВКП(б) о возврате крестьянам «незаконно отнятого имущества» либо его компенсации (от 22 февраля 1937 г.). Совершенно очевидно, у районов не было средств для этого даже близко, ведь прежде изъятое имущество не было реализовано с целью создания каких-либо накопительных фондов.
На районных руководителей не только списывались все провалы в сельском хозяйстве, но они выставлялись в роли организаторов массового мора скота (распространяли инфекционные болезни), уничтожения урожая (несвоевременная уборка, заражение клещом и т. д.). Потери того времени в сельском хозяйстве действительно впечатляют. Так, в Заславльском районе в 1937 г. пало 165 рабочих коней, 50 жеребят, 445 телят, 1222 свиньи, еще 275 коней были признаны совершенно неработоспособными; не убрано с поля было более 35 000 центнеров картофеля.
В качестве серьезного доказательства враждебной сущности представшего перед судом руководителя фигурировали факты из его биографии: в прошлом поддерживал троцкистскую оппозицию, был эсером, является выходцем из Польши или имеет там родственников, «имел связь» (т. е. был знаком или работал прежде вместе) с уже осужденными «врагами народа». Поскольку в ходе ведения дела считалось установленным, что районное руководство являлось врагами, шпионами, изменниками, то закономерным приговором по таким делам могла быть высшая мера наказания – расстрел (как, кстати, и рекомендовал Сталин в постановлении от 3 августа 1937 г.: два-три обвиняемых в каждом районе). Как отмечалось, подобные суды шли по всему СССР.
[…]
Механизм раскручивания дел был прежний: в район для изучения ситуации посылался инструктор ЦК КП(б)Б, все имеющиеся материалы рассматривались на Бюро ЦК КП(б)Б и передавались в органы суда и прокуратуры для проведения следствия и организации процесса и в НКВД – для принятия мер. Только за три последних месяца 1937 г. на Бюро ЦК КП(б) были рассмотрены вопросы о положении в 18 районах республики. Громкие дела гремели одно за другим. Центральная, республиканская и районная пресса сообщали о все новых судах.
В целом за 1937–1939 гг. в БССР было проведено не менее 18 судебных процессов в районах именно как показательных: Лепельском (4–6.03.1937), Жлобинском (14–15.10.1937), Стародорожском (29–31.10.1937), Гомельском (2.11.1937), Глусском (1–5.11.1937), Дубровенском (28.11–2.12.1937), Чаусском (23–29.12.1937), Червенском (2–4.01.1938), Чериковском (26–27.01.1938; 24–28.02.1938), Пуховичском (9–12.02.1938), Речицком (12–13.02.1938), Любанском (13–15.02.1938), Городокском (14–15.02.1938), Сиротинском (10–12.03.1938), Буда-Кошелевском (18–21.03.1938), Гресском (22–25.03.1938), Кормянском (28.03.1938), Брагинском (12–19.07.1938) районах, в 1939 г. суд состоялся в Кличевском районе (20.12–1.01.1939).
Однако суды были не только показательные. По аналогичным делам различные приговоры получили также руководители, вероятно, всех остальных районов либо большинства из них. В ряде районов сменилось по три-четыре состава руководителей.
Показательные суды, которые состоялись с середины октября 1937 г. до начала января 1938 г. (т. е. фактически на протяжении двух с половиной месяцев), заканчивались расстрельными приговорами для основных фигурантов процессов. Такие суды в Беларуси были в Жлобине, Гомеле, Глусске, Дубровно, Чаусах, Червене, а также процесс в Заготзерно. По февральско-мартовским судам 1938 г. приговоры не были больше расстрельными, хоть и составляли 20–25 лет заключения. Вместе с тем был ряд процессов и с вполне щадящими сроками 1–3 года (Старые Дороги, Пуховичи).
[…]
Показательный судебный процесс в Дубровно состоялся в первых числах декабря 1937 г. Именно сохранившиеся материалы по Дубровенскому району позволяют посмотреть на процесс подготовки районного показательного суда, и, что самое интересное, на все этапы его реализации и свертывания. Более того, думаю, что по примерно такому же сценарию проходил пересмотр и остальных подобных ему дел того периода.
При подборе обвиняемых обязательно изучались все имеющиеся факты их биографии и связи. На секретаря Дубровенского райкома Мышалова Соломона Мееровича имелась подборка писем в газету «Правда» за август – сентябрь 1937 г.: от членов партии директора совхоза «Соревнование» М. А. Домбровского и Ф. С. Дуброва о вредительстве в районе, о том, что Мышалов бундовец и т. д.; подборка писем о зажиме критики и самокритики в районе. В письмах отмечалось, что Мышалов сын арендатора, что он работал с врагом народа Шаранговичем, с бывшим врид райисполкома Семашко и «разоблаченным шпионом» Мацко, что жена Мышалова Новикова – дочь раввина, что она дружила с Бенеком, последний рекомендовал ее в партию (позже этот факт не подтвердился); о том, что сам Мышалов неоднократно восхвалял Бенека. Также материалы на Мышалова были получены из НКВД. В них указывалось, что в 1929 г. он опубликовал в журнале «Соцыялістычнае Будаўніцтва» статью «Положение женского труда в Белоруссии» (№ 1), которая теперь рассматривалась как антимарксистские тезисы, клевета на партию и советскую власть и др.
7 октября 1937 г. постановлением прокуратуры БССР Мышалов был арестован. Буквально через пару дней после ареста Мышалова в Дубровно приехал заместитель прокурора Беларуси Захарин и следователь по особо важным делам Альтшулер. Уже после пересмотра дела (15 мая 1938 г.) Верховный Суд получил жалобы жен Самулевича и Радивиновича, в которых содержится любопытный материал о том, как происходил подбор обвиняемых для показательного процесса. Жена Радивиновича, Софья Соломоновна Пищалова, писала, что сразу по приезде Захарин и Альшулер начали подбирать подходящие кандидатуры для суда. В качестве одного из главных обвиняемых должен был фигурировать представитель земельных органов. Однако, по словам Пищаловой, заведующий райземотдела им не подошел, зато подошел директор МТС Радивинович: в учетной партийной карточке указано, что «он происходит из каких-то потомственных граждан», также были актуализированы данные по материалам обследования МТС, по которым еще 16 сентября 1937 г. Бюро РК КП(б)Б объявило Радивиновичу выговор. Жена Самулевича, С. Н. Марголина, также подчеркивает, что «руководствовался Захарин не степенью виновности работников комитета заготовок, а подбирал исключительно по партийным карточкам». Так, Самулевич работал уполкомзагом еще в 1935 г. и только в течение полугода, но у него в его партийной карточке было указано, что он уроженец Польши и был мобилизован в польскую армию.
В ходе следствия и суда было признано установленным, что в течение 1935–1936 гг. группа контрреволюционных вредителей в лице бывшего секретаря Дубровенского райкома КП(б)Б Мышалова, бывшего уполномоченного комитетом заготовок и зам. председателя райисполкома Самулевича, бывшего директора Дубровенской МТС Радивиновича, бывшего зав. райфинотделом Брагина с помощью председателей сельсоветов и колхозов Дребезова, Орлова, Кирпиченко и Грищенкова проводила «контрреволюционное вредительство, направленное на разорение единоличных хозяйств, на создание антагонизма между колхозниками и единоличниками, на вызов и создание недовольства в отношении партии и правительства трудового крестьянства». Мышалов, Самулевич, Брагин, Радивинович, Дребезов и Кирпиченко с октября, а Орлов еще с сентября содержались под стражей в Оршанской тюрьме.
9 октября 1937 г. в райотделе НКВД был допрошен С. М. Мышалов. Едва ли он мог не знать, что творилось в районе, однако в своих показаниях он весьма холодно и здраво перекладывает вину на верхи и низы. Арестован он только что, изнурительных допросов и избиений не было. Имеющийся протокол допроса восхищает своей убедительностью и прекрасными формулировками. Мышалов подчеркивал, что Дубровенский район находился на «черной доске» из-за невыполнения планов, и свою задачу он видел в том, чтобы вывести район из числа отстающих. Он заявил: «Считаю, что выполнение обязательных поставок и финплатежей в районе проводились в соответствии с директивами партии и правительства, значит факты незаконного изъятия имущества у единоличников, переобложения налогами и необоснованного наложения штрафов, имевшие место в отношении части единоличников, объективно являются действиями, дискредитирующими политику партии и правительства. Я на это беззаконие никогда никого не ориентировал, считаю себя виновным в том, что передоверял дело советскому аппарату, который недостаточно контролировал. Этим самым объективно способствовал вредительской практике». Мышалов подчеркивает, что следовал директивам партии и правительства, которые, после очередного ареста руководства Беларуси, можно вслух назвать как «объективно дискредитирующие политику партии и правительства».
В свою очередь 22 октября 1937 г. И. И. Самулевич вину перекладывал на руководство района. Он заявил, что установки ему давали Мышалов, второй секретарь Куделько, бывший председатель райкома Старейкис. Себя виновным признал лишь «в проведении администрирования и разорения», объяснял это своей «политической слепотой». Следующий обвиняемый – Брагин также виновным себя признал лишь в том, что «подписал сводку, не проверив».
Интересно, что С. Фельдман, который предстал на открытом суде в Чаусском районе, вспоминал, что он соглашался с тем, что действовал по указаниям врагов народа, засевших в высших эшелонах власти, потому, что иначе было нельзя: «А потому, что надо было выполнять указания ЦК КП(б)Б. Попробуй не выполни – сразу назовут перерожденцем и исключат из партии, а потом на скамью подсудимых… Мне трудно было отрицать мою причастность ко всему, что творилось в Чаусском районе, ведь я делал все, что приказывали “враги народа” из ЦК. Они “морили голодом крестьян”, и мы им “помогали”».
Показательный суд в Дубровенском районе проходил с 28 ноября по 2 декабря 1937 г. В качестве свидетелей выступили 63 чел. Во время суда, 1 декабря, был проведен митинг рабочих, служащих и трактористов Дубровенской МТС. Участники митинга, как отмечалось в докладной об этом суде, «слали свои проклятия врагам народа, проводившим вредительскую контрреволюционную работу на каждом участке социалистического строительства» в районе и просили специальную коллегию Верховного Суда БССР применить к «подлым изменникам родины… расстрел», а также брали на себя обязательства повышения производительности труда, обещали «еще выше поднять революционную большевистскую бдительность на каждом участке работы по выявлению и разоблачению остатков контрреволюционных элементов и ликвидации последствий вредительства». Понятно, что данные пропагандистские штампы вписывались натренированной рукой составителя отчета. Но очевидно, факта наличия таковых настроений отрицать не приходится.
Помимо «стандартного» набора о «нарушении революционной законности», издевательств над крестьянством под лозунгом – «чем более жестко будут применяться меры репрессий, тем скорее район добьется 100 % коллективизации», в деле много информации о связях с разоблаченными уже врагами народа. Отмечалось, что в район к Мышалову приезжали: Соскин (якобы, приезжал перед арестом специально предупредить его об аресте Голодеда), Вансовский (вместе ездили к врагу народа директору Зарубинской МТС Чанонису), также Мышалов был тесно связан с врагом народа Мацко (раньше с ним работал).
Мышалов и его жена Новикова были близко знакомы с Бенеком (вместе работали в 1927 г. в СНК БССР), именно установки Бенека якобы Мышалов и проводил в районе. Припомнили Мышалову и бундистское прошлое. Подчеркивалось, что о контрреволюционной деятельности в районе был хорошо осведомлен начальник райотдела НКВД Глинистый, который был связан с врагами народа (Мышаловым, Осинским, Самулевичем), «пьянствовал с ними, получал от них денежную помощь, старательно создавал уголовные дела на граждан, оказывающих законное противодействие беззаконной деятельности работников»; прокуроры, которые пытались препятствовать их политике, тут же снимались с должностей (за два года их сменилось три). На всевозможные обеды и различную помощь ответственным работникам района было израсходовано до 70 тыс. руб..
Обвинитель по делу, заместитель помощника прокурора БССР Соколова просила дать Дребезову, Орлову и Брагину по 10 лет лишения свободы, Грищенкову и Кирпиченко – по шесть лет, Мышалова, Радивиновича и Самулевича приговорить к расстрелу. Защитник Долидович просил суд смягчить наказание обвиняемым Грищенкову, Мышалову и Радивиновичу. Защитник Шабес также просил суд переквалифицировать действия Самулевича и Брагина с антисоветской деятельности на злоупотребление властью, а также смягчить меру наказания в отношении Дребезова, Орлова и Кирпиченки. Таким образом, видимость справедливого суда с участием свидетелей и защиты была соблюдена. Обвиняемым было предоставлено последнее слово, в котором они просили о смягчении меры наказания.
Согласно приговору Спецколлегии Верховного Суда БССР от 2 декабря 1937 г. первый секретарь райкома С. М. Мышалов и уполномоченный комитета по заготовкам И. И. Самулевич были приговорены к расстрелу; директор МТС Н. А. Радивинович – к 20 годам лишения свободы с поражением в правах на пять лет; Т. Ф. Грищенков – к трем годам ИТЛ без поражения в правах; Н. Ф. Кирпиченко – к пяти годам ИТЛ с поражением в правах на три года после отбытия наказания; Н. Н. Брагин – к 10 годам ИТЛ с поражением в правах после отбытия наказания на пять лет; председатель сельсоветов Е. А. Орлов и Е. З. Дребезов – к 10 годам лишения свободы в ИТЛ с поражением в правах после отбытия наказания на пять лет. Приговор был объявлен окончательным и обжалованию не подлежал.
Что происходило дальше с осужденными, описывает Самуил Фельдман, приговоренный к расстрелу по «Чаусскому делу», но потом реабилитированный: «Вскоре в нашу небольшую камеру набилось человек 50. Могилевская городская тюрьма построена еще при Екатерине ІІ и рассчитана на 500 заключенных. А сидело по меньшей мере около 5 тыс. … После объявления приговора нас под охраной через весь городок повели на станцию – это примерно в 6 километрах от города. Сделали это для того, чтобы население видело – враг не спит, он везде, даже в руководстве […] На 76-е сутки мне сообщили, что высшая мера заменена на 25 лет исправительно-трудовых лагерей… Из Оршанской тюрьмы наш путь лежал в Коми АССР…».
Вернемся к Дубровенскому делу. На следующий день после суда, 3 декабря 1937 г., председатель суда Биксон писал в Москву Председателю Верховного Суда СССР Винокурову о том, что осужденные Мышалов и Самулевич просят сохранить им жизнь, «ссылаясь на то, что их работа в районе была построена по директивам отдельных работников ЦК Белоруссии и они признали на суде, что в районе действительно имели место контрреволюционные вредительские действия, но отрицают в их работе контрреволюционные цели, совершенные ими». Здесь же Биксон отмечает, что Самулевич указывает, что его служба в белопольской армии была по мобилизации, а не добровольной, а Мышалов ссылается на то, что контрреволюционные вредительские действия в районе проводились по линии райисполкома, а не райкома партии, и он не знал, что делается в сельсоветах.
4 декабря 1937 г. прокурору г. Орши была направлена телеграмма председателя Верхсуда БССР Абушкевича с требованием приостановить исполнение приговора над осужденными к расстрелу С. М. Мышаловым и И. И. Самулевичем. Приговор к высшей мере наказания Мышалову заменялся на 15 лет исправительно-трудовых лагерей с поражением в правах на пять лет. 17 января 1938 г. Судебно-надзорная коллегия Верховного Суда СССР, «учитывая, что не было установлено контрреволюционного умысла действия», переквалифицировала дело И. И. Самулевича с антисоветских действий на злоупотребление властью. Расстрел заменялся 10 годами лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях без конфискации имущества, с поражением в избирательных правах сроком на пять лет. 15 мая 1938 г. Президиум Верховного Суда БССР пересмотрел дела Радивиновича, Брагина и Кирпиченко. В итоге их сроки осуждения снова снижались: Радивиновичу до пяти лет, Брагину и Кирпиченко – до трех лет лишения свободы с учетом отбытого ими времени нахождения под стражей, лишение в правах отменялось.
Верховный суд получил жалобы жен Брагина, Самулевича и Радивиновича, которые были осуждены по рассмотренному выше Дубровенскому делу. Женщины не согласились с результатами пересмотра дела от 15 мая 1938 г. и настаивали, что их мужья не виновны. Жена Самулевича, Пищалова Софья Соломоновна, писала, что процесс в Дубровенском районе свидетельствует о том, что враги народа «ставят ставку перебить партийные кадры, о чем очень серьезно нашу партию предупреждают решения январского пленума ЦК ВКП(б)». Жена Самулевича, С. Н. Марголина, в своем письме в спецколлегию Верховного Суда БССР и лично Вышинскому приводила факты необъективности проведенного следствия, что во время судов происходила «компрометация коммунистов для введения в заблуждение следственных органов». О судьях сообщает: Душкин – «весь район знает его как взяточника, политически и морально разложившегося элемента»; Гасман имел связь с польским шпионом Дубровенского РИК Мацко, а Альтшулер провел необъективное следствие. И жена Самулевича, и жена Радивиновича подчеркивают, что организовавший и проведший этот процесс Захарин разоблачен как провокатор, исключен из партии, снят с работы и отдан под суд. Очевидно, женщины знали о том, что теперь виновными названы сотрудники суда и прокуратуры и написали письма в нужном духе, попытались воспользоваться ситуацией для спасения своих мужей.
1 октября 1938 г. ходатайствовал перед Верховным Судом о пересмотре его дела проходящий по этому же делу Кирпиченко, так как были вскрыты факты, «изобличающие органы предварительного дознания и судебного следствия в допущении серьезных процессуальных нарушений». Одновременно в письме содержится донос на инспектора Дубровенского райфинотдела Пугумирского, Кирпиченко указывает, что виновный в его аресте Пугумирский не просто классово-чуждый элемент (чиновник старой армии, женат на дочери полковника), но и враг народа (антисоветски настроен, уже разоблачен как открытый враг народа), и именно этим были продиктованы его действия по «введению судебных органов в заблуждение». В ответе Верховного суда на жалобы Брагиной, Пищаловой, Марголиной и Кирпиченко от 31 января 1939 г. сообщалось, что оснований к пересмотру дела нет. Однако, как оказалось, это был еще не конец.
14 декабря 1939 г. снова были пересмотрены приговоры по Дубровенскому делу. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда СССР отмечала, что осужденные Мышалов, Самулевич и Орлов злоупотребляли своим служебным положением, однако теперь, во-первых, подчеркивалось, что данных, свидетельствующих, что злоупотребления совершались в контрреволюционных целях, нет. Во-вторых, приводится ряд смягчающих обстоятельств: суд не учел, что выполнение государственных поставок в районе со стороны некоторых единоличников саботировалось, что район заносился на «черную доску» как отстающий, как не выполняющий госпоставки. Последний факт должен был служить, вероятно, достаточным основанием для применения чрезвычайных мер и неконтролируемого насилия. Относительно работы МТС теперь уже сообщалось, что она не имела достаточного количества горючего, не было опыта использования комбайнов и т. д., т. е. в таких условиях и не могла обспечить нормальное функционирование техники.
В итоге приговор С. М. Мышалова был переквалифицирован с антисоветских действий на злоупотребление властью, новая мера наказания – 10 лет лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях; И. И. Самулевичу и у Е. А. Орлов мера наказания снижалась до пяти, Н. А. Радивиновичу – до трех лет лишения свободы. Все – без поражения в правах с зачетом отбытого ими срока. Таким образом, вместо расстрела Мышалов и Самулевич были приговорены к 10 и пяти годам соответственно. Радивиновичу 20-летний срок был заменен на трехлетний, Орлову 10-летний – на 5-летний, Брагину 10-летний – на трехлетний. Грищенко был помилован, Кирпиченко освобожден досрочно, то есть они из своего срока отбыли только примерно полтора года.
Радивинович находился в Севвостлаге НКВД, Орлов – в Самарлаге, Самулевич – на Беломорско-Балтийском комбинате ИТЛ НКВД, г. Медвежегорск. Грищенко – в Самарлаге НКВД; Кирпиченко – в Онеглаге; Брагин – в исправительно-трудовом строительном лагере 105. Мышалов должен был находиться в Сороколаге (Межвежегорск). Однако еще 28 ноября 1938 г. он умер. Мышалову было 43 года, Радивиновичу – 38, Самулевичу, Орлову, Дребезову и Грищенкову – по 37 лет, Брагину – 36 лет, Кирпиченко – 30. Это также примерный возраст большинства обвиняемых по всем процессам в сельском хозяйстве – 30–45 лет, все мужчины.
В сентябре 1940 г. дело было снова пересмотрено и все его участники подлежали освобождению. Однако в конце октября жена Самулевича сообщала, что муж все еще не освобожден. В начале 1941 г. Орлов писал, что о своем освобождении он узнал от родственников, а сам все еще находится в Вытегорстрое НКВД СССР.
В докладной ЦК КП(б)Б за 1940 г. среди уже прекращенных дел против районных руководителей назывались: Белыничское, Кормянское, Березинское, Пуховичское, Кличевское, Чаусское, Оршанское, Мозырьское дела, дело «Заготзерно» – Бирга, дела прокурорских работников – Ломако, Дыбчо, Щербо, Гискина и ряд других. Далее подчеркивалось, что, однако, эта практика не изжита: за 1939 г. было привлечено к ответственности 740 чел. низового сельского актива, из них 530 – председателей колхозов, причем 50 % всех осужденных привлечены не за корыстные преступления, а за халатность. В результате судами по 12 % дел вынесены оправдательные приговоры и по 40 % дел осуждены к принудительным работам на разные сроки.
Ирина Николаевна Романова